В дверь постучали, и Элеонора двинулась к ней, собираясь выйти. Но вместо этого через широко открытую дверь вошла небольшая процессия. Двое мужчин — никарагуанские солдаты в красных рубашках — внесли маленький, но явно тяжелый столик. За ними вошел полковник с двумя стульями, а следом — женщина в черном и полненькая женщина в фартуке. Обе они несли подносы с едой и напитками. Последней впорхнула девочка лет семи-восьми, по всей вероятности, дочь женщины, которая, как потом выяснилось, служила поварихой. Девочка несла старинный деревянный подсвечник с тремя зажженными свечами. Очень осторожно, блестя глазами, она поставила его в центр стола, сделала книксен, улыбаясь с явным облегчением, и выбежала за дверь.

Элеонора смотрела, как накрывали на стол, раскладывали еду, ставили стулья. В последнюю очередь налили вина в тонкие венецианского стекла бокалы, потом худая женщина вслед за остальными покинула комнату. Элеонора осталась наедине с полковником Фарреллом. Разочарованная, что ей не удалось выйти из комнаты, она ощутила комок в горле. Усилием воли Элеонора попыталась сдержаться и поймала на себе напряженный изучающий взгляд полковника. По случаю обеда он побрился, но форму не надел. Он был в бриджах и белой батистовой рубашке с открытым воротом. Его кожа цвета красной меди резко контрастировала с белым цветом, особенно в мигающем пламени свечи. Свеча отбрасывала тени на его лицо, делая нос клювообразным, высокие скулы еще острее, и в какой-то момент Элеоноре показалось, что в нем есть что-то дикое и древнее, уже в самих чертах его лица. Но он сделал шаг, и это впечатление исчезло. А она все еще стояла, завороженная только что увиденным образом, когда он шагнул к двери на галерею и широко распахнул ее.

В комнату ворвалась ночная прохлада, неся с собой теплый аромат апельсиновых цветов и дикой гардении. Человек у окна положил руки на железную решетку, украшенную кованым прихотливым рисунком, и слегка покачал, ее. Цепи и замки держали крепко, лязгнув в ответ холодным металлическим звуком.

Увидев удовлетворенное выражение на его лице, Элеонора сжала пальцы в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Резким движением она засунула кулаки в складки юбок. Моментально насторожившись, он резко повернулся, но, увидев, что она спокойно стоит там, где стояла, расслабился и пододвинул ей стул. Невеселая улыбка скривила его губы. Усевшись, Элеонора бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? От глаз веером разбегались морщины, глубокие складки у рта не красили его лицо, но оно запоминалось своей неповторимостью.

Еда была простая, но вкусная — неизменные бобы, мясо с острыми специями и кукурузные лепешки. Вино красное, с теплым сухим вкусом, с испанским ароматом. На десерт — салат из свежих фруктов со сливками и сыр на подносе. Раза два за время молчаливой трапезы Элеонору подмывало завести беседу, но она решительно подавила в себе это желание. Хозяином был полковник, и это его обязанность, так почему она должна помогать?

Но, даже если он чувствовал напряженность и необходимость заполнить разговором молчание, он не делал никаких попыток. Один раз она поймала на себе взгляд его прищуренных глаз. Он долго продержал ее в напряжении, рассматривая и изучая, и Элеонора почувствовала, что не может отвести взгляд, пока он сам не опустил глаза, наполняя вином бокал, который держал в руке и тут же осушил до дна. Затем он откинулся на спинку стула.

— Думаю, вы будете счастливы узнать, что тот человек, Карлос, напавший на вас утром, отпущен с выговором.

— Да? Спасибо.

— А за что вы меня благодарите? Уверяю вас, если бы он заслуживал расстрела, его бы расстреляли.

— Вероятно. Но у меня нет оснований верить в ваше чувство справедливости, — ответила Элеонора, имея в виду комнату, ставшую ее тюрьмой, но не желая провоцировать его.

К ее удивлению, он улыбнулся, потом улыбка исчезла, но он молчал.

Осмелев, Элеонора спросила:

— А теперь, когда вы удовлетворены результатом, могу я вернуться домой?

— Нет.

— Но почему? Я не понимаю.

— Не понимаете… Или не хотите? — спросил он холодно. — Это ваша комната. Я послал за вашими вещами, велел передать хозяйке, что вы не вернетесь.

— Вы не можете так поступить! — запротестовала Элеонора.

— Могу. Уже поступил.

Нет, нет, нет, билось в ее мозгу. Но усилием воли она держалась. Она никак не могла понять, действовал полковник как начальник военной полиции или как мужчина. Если первое — у нее были варианты для защиты. Если второе — она без всякого раскаяния могла испробовать любые методы, чтобы переиграть его.

— Насколько я знаю, — сказал он медленно, — у вас есть брат.

Она осторожно кивнула.

— Его командир говорит, что вы здесь сели на мель. Остались без цента, поскольку дело с земельным агентом провалилось.

Элеонора недоверчиво смотрела на него.

— Да, это правда.

— Элеонора Виллар, мне поручено предложить вам билет до Нового Орлеана и передать сожаления генерала Уокера по поводу вашего несчастья. По этой причине я и отправился утром за вами.

— О, — сказала Элеонора, растерявшись. Этого она никак не ожидала услышать.

А он продолжал без всякой остановки:

— Но я решил аннулировать это предложение.

— Вы… — Элеонора от смущения и охватившего ее волнения не могла найти слов. Пальцы ее дрожали. Она осторожно положила ложку и опустила руки на колени, сцепив пальцы так, что косточки побелели.

— Хотите знать — почему?

— Конечно, — ответила она коротко, подавляя желание съязвить.

— Потому что Дядя Билли взял себе любовницу.

Она ничего не понимала.

— Дядя Билли — это Уильям Уокер, так зовут его люди. У каждого из нас есть прозвище. Это знак нашего единства — тех, кто пришел сюда первыми.

— Бессмертные, — сказала она.

— Это пошло еще от костариканцев, с Риваса, а может, и раньше, с Соноры. Сейчас трудно сказать.

Задумчивость в его голосе подтолкнула ее к беседе.

— А вы, полковник? У вас есть прозвище?

Он встал как обычно резко, пересек комнату и, опершись на решетку, уставился в ночь.

— Вам это будет неинтересно. Меня зовут Грант, и вам лучше привыкнуть называть меня по имени.

— Да. — В горле у нее все пересохло. Умение контролировать себя полезно, но ей стало казаться, что толку от этого мало. — Я думаю, вы должны мне объяснить.

— Женщина, которую генерал взял под свое покровительство, — аристократка из благополучной семьи состоятельных испанцев, отсюда, из Никарагуа. Ее родители, уже покойные, были легитимистами, также, как и ее муж, пожилой мужчина, который истратил ее наследство, пытаясь возвратиться в Испанию как знатная особа. Там он и умер, даже не послав за своей никарагуанской женой, Ниньей Марией. Несмотря на сотрудничество сегодняшнего правительства с президентом-легитимистом во главе, аристократы не любят Уокера. Они негодуют из-за того, что Нинья Мария помогает ему, и за это они попросту отлучили ее от общества. — Он повернулся к Элеоноре. — Вы начинаете понимать?